В 1970-х зоологи начали исследовать системы спаривания — чтобы выяснить, чем именно они определяются. Был даже придуман новый термин — социоэкология. Лучше всего он прижился в исследованиях социального поведения антилоп и обезьян. Всего два исследования помогли выяснить, что системы их спаривания могут быть предсказаны исходя из экологии вида. Маленькие лесные антилопы привередливы в питании — поэтому живут поодиночке и, соответственно, моногамны. Антилопы среднего размера, обитающие на открытых слегка залесенных пространствах, живут небольшими группками и формируют гаремы. Большие равнинные антилопы (вроде канна) живут огромными стадами и в половых связях неразборчивы. Сначала сложилось ощущение, будто похожая система работает и у обезьян. Маленькие ночные галаго одиночны и моногамны, листоядные индри живут гаремами, обитающие на лесных опушках гориллы формируют маленькие гаремы, шимпанзе, обитающие в лесистых саваннах, живут большими неразборчивыми в половых связях группами, обитающие в травянистой местности бабуины формируют большие гаремы или группы, в которые входит много самцов ^{290} .

Начинало казаться, что за этим экологическим детерминизмом скрывается какой-то глубокий смысл. Его логика в том, что самки млекопитающих распределяют себя в пространстве безотносительно характера полового размножения — живут одиночно или в разной величины группах, согласно диктату условий пропитания и безопасности. Самцы пытаются монополизировать столько самок, сколько возможно, охраняя их группы напрямую или защищая территории, на которых они живут. Одиночные широко разбросанные в пространстве самки оставляют самцу только один вариант: монополизировать местообитание единственной самки и быть ее верным мужем (гиббоны). Самки, живущие поодиночке, но не так далеко друг от друга, дают самцу шанс монополизировать местообитания двух или более самок (орангутанги). Маленькую группку самок можно монополизировать целиком, превратив ее в гарем (гориллы). В больших группах самец вынужден «делиться» с другими самцами (шимпанзе).

Тут, правда, есть одна сложность: недавняя история вида может влиять на то, к какой системе спаривания он приходит. Или, проще говоря, в одинаковых экологических условиях могут возникнуть две разные системы спаривания — в зависимости от того, каким путем вид к ним пришел. В нортумберлендских болотах в абсолютно идентичных условиях водятся белые куропатки и тетерева. Если не считать того, что последним чуть больше нравятся более кустистые участки, не слишком пострадавшие от выпаса овец, эти два вида — «экологические близнецы». Однако тетерева весной собираются на внушительные токовища, на которых все самки спариваются всего с одним или двумя самцами, больше всего впечатлившими их во время брачной демонстрации. После этого самки выращивают потомство без какой-либо помощи. А белые куропатки, живущие тут же, — территориальны и моногамны: самец принимает почти такое же участие в выращивании птенцов, как и самка. Два этих вида питаются одним и тем же, живут в одном и том же месте, у них одинаковые естественные враги — но совершенно разная система спаривания.

Почему? Мое любимое объяснение, которого придерживаются большинство изучавших эти два вида биологов, в том, что у них разные истории. Тетерева происходят от лесных обитателей — именно в лесу самки приобрели привычку выбирать самцов по их генетическим качествам, а не территории ^{291} .

Охотники или собиратели

Вывод для человечества очевиден. Чтобы описать систему спаривания людей, нужно исследовать их естественное местообитание и прошлое. Сколь-нибудь заметная часть человечества обитает в городах меньше одного тысячелетия. Сельское хозяйство появилось меньше 10 тысяч лет назад. Эволюционно — это просто мгновения. В течение более чем миллиона лет перед этим человек выглядел так, как ему и положено, но жил, в основном, в Африке — видимо, занимаясь охотой и собирательством. Соответственно, внутри черепа современного городского обитателя сидит мозг, заточенный под охоту и собирательство в составе маленьких групп на просторах африканских саванн. То, что было характерно для системы спаривания человека тогда, «естественно» для него и сейчас.

Роберт Фоли (Robert Foley), антрополог из Кембриджского университета, пытается собрать воедино историю развития социальной системы людей. Он начинает с того, что у всех человекообразных родную группу после взросления покидают самки (хотя у всех бабуинов — это участь самцов). Складывается впечатление, что виду довольно трудно переключаться с патрилокальности на матрилокальность и обратно. В отношении экзогамии люди ведут себя как типичные человекообразные обезьяны — даже сегодня. В большинстве сообществ женщины переселяются к мужьям, а те остаются рядом со своими родственниками. Но есть исключения: во многих (хотя и не в большинстве) традиционных человеческих сообществах именно мужчины переезжают к женщинам.

Патрилокальность подразумевает, что самки вида большей частью лишены возможности формировать группы, состоящие из кровных родственников. Молодая самка шимпанзе обычно должна покинуть группу, в которой живет ее мать, и присоединиться к чужой, в которой доминируют незнакомые самцы. И чтобы ее приняли, она должна добиться расположения самок, уже живущих в ее новом племени. Самцы, наоборот, остаются в родном окружении и объединяются в социальные группы со своими высокоранговыми родственниками — в надежде в будущем унаследовать их статус.

Хватит о наследии, которое мы получили от обезьян. Как насчет нашего исконного местообитания? Под конец миоцена (примерно 25 миллионов лет назад) территория африканских лесов стала сокращаться, а более сухих мест с сезонным климатом — степей, скрэбов, саванн — увеличиваться. Около 7 миллионов лет назад предки современных человека и шимпанзе разделились. Первые заселяли эти новые сухие места активнее вторых (и гораздо активнее горилл) — и постепенно к ним адаптировались. Об этом говорят самые ранние останки человекообразных (австралопитеков), обнаруженные там, где леса на тот момент уже не было — в Хадаре (Эфиопия) и Олдувае (Танзания). Предположительно, такие относительно открытые местности благоприятствовали образованию более многочисленных групп, чем у шимпанзе и бабуинов — двух других видов приматов открытых пространств. Социоэкологи вновь и вновь обнаруживают: чем более открыто место, тем большие группы формируют его обитатели — чтобы и хищникам противостоять эффективнее, и лучше добывать пропитание, которое на открытых территориях обычно распределено неравномерно. По не вполне убедительным причинам (прежде всего, из-за очевидно большой разницы в размерах самки и самца), большинство антропологов считают, что ранние австралопитеки формировали гаремы, которыми владел один самец — подобно гориллам и некоторым видам бабуинов ^{292} .

Но затем, приблизительно около трех миллионов лет назад, наши предки разбились на две (или больше) линии. Роберт Фоли считает: возросшая сезонность осадков сделала жизнь древнего человека невыносимой, поскольку его пропитание, состоящее из плодов, семян и, возможно, насекомых, в сухой сезон становилось очень скудным. У одной линии развились удивительно мощные челюсти и зубы, позволяющие справляться с грубой растительной пищей. Australopithecus robustus, «человек-щелкунчик», в голодное время мог прокормиться семенами и листьями. Его анатомия не дает достаточно информации, но Фоли предполагает, что «щелкунчики» жили группами, в состав которых, как и у шимпанзе, входило много самцов ^{293} .

Другая линия пошла абсолютно иным путем. Животное по имени Homo перешло на мясное пропитание. Около 1,6 миллионов лет назад живший в Африке Homo erectus, которого считают первым настоящим человеком, стал самой плотоядной обезьяной в мире. Об этом позволяют судить оставленные на его стоянках костные останки. Он питался падалью, доедая за львами, а также, возможно, начал использовать оружие для самостоятельной добычи дичи. Постепенно в голодные сезоны он стал все больше и больше налегать на мясо. Как считают Фоли и Филлис Ли (Phyllis Lee), «если причины перехода на мясную диету — чисто экологические, то последствия этого перехода затрагивают характер расселения и социальное поведение». Чтобы охотиться или подбирать падаль, мужчине необходимо было дальше уходить от дома и полагаться на согласованную помощь своих товарищей. Возможно, поэтому (а, может, и в силу случайных совпадений) его тело претерпело ряд постепенных изменений. Очертания черепа взрослого человека стали сохранять более ювенильную форму: мозг становился больше, а челюсти — меньше. Со временем начало задерживаться и созревание, так что дети долго росли и продолжительное время оставались зависимыми от своих родителей ^{294} .